Силовая олигархия эпохи Путина, сменившая коммерческую олигархию времен Ельцина, - «бригада», пришедшая на смену «семье» и частью поглотившая, а частью вытеснившая ее из власти, - целиком и полностью вызрела в недрах ельцинской системы, на положении обслуги коммерческой олигархии. Просто в удобный исторический момент она сумела подмять своих недавних хозяев под себя.

Отрицая практику 90-х годов по форме и на уровне официальной пропаганды, на деле и силовые олигархи, и сам путинский режим явились вполне гармоничным развитием ельцинизма - его воплощением в качественно новых, благоприятных условиях, характеризующихся притоком «нефтедолларов».

Генезис силовой олигархии представляется вполне очевидным.

В 90-е годы бизнесмены, вплоть до коммерческих олигархов, нуждались в силовом обеспечении - от личной защиты до силовых подразделений для нападений на конкурентов или жертв. Наиболее значимые капиталы уже создавались без применения силы, за счет захвата и перепродажи государственной собственности или перераспределения финансовых потоков государства, но высокая преступность и отсутствие реально действующих законов создавал необходимость в собственных силовых подразделениях.

Бизнесмены соревновались в переманивании на работу отставников или действующих сотрудников, но быстро поняли, что основным капиталом «силовиков» является сама их принадлежность к силовым структурам. Ведь переход в коммерческие организации лишал их способности использования государственных полномочий в целях своих коммерческих хозяев.

Поэтому основную часть громких примеров перехода высокопоставленных «силовиков» в бизнес дали не принявшие распада Советского Союза и новых властей во главе с Ельциным. По сути, они сначала ушли с госслужбы и лишь потом «были подобраны» коммерсантами. Сотрудники же силовых структур, не расходившиеся с «демшизой» во взглядах или хотя бы терпевшие ее, остались на службе и во многом благодаря этому сделали в 90-е годы отличные карьеры. При этом многие из них, оставаясь на государственной службе, в реальности работали на бизнесменов, получая за это не только деньги, но и ускоренное продвижение по службе.

Первой задачей, решенной этой социальной группой в масштабах всей страны, стала «зачистка» «дикой» организованной преступности, которая не была связана с теми или иными группами олигархии, а с другой - была опасна для нее.

Да, безудержная уличная преступность была ограничена самой мафией, пекущейся о своей безопасности и нормализации экономической жизни, а «крутые отморозки» во многом перестреляли друг друга.

Однако резко ограничена была и сама оргпреступность. После складывания коммерческой олигархии в ходе залоговых аукционов и в политике, и в экономике оргпреступность была оттеснена на второй план, перестав представлять опасность коммерческой олигархии. Основным инструментом последней, обеспечившим ей мгновенную победу над оргпреступностью, были сотрудники силовых структур.

Благодаря победе эти сотрудники, воодушевленные и повысившие свой материальный уровень и служебный статус, начали осознавать свои групповые интересы, отличные от интересов коммерческой олигархии.

Это породило «поход чекистов к собственности» - установления контроля за предприятиями, тогда еще в основном среднего бизнеса, в интересах самих сотрудников спецслужб и их групп, а не в интересах бизнесменов. Это изменение носит качественный характер, так как группировки, сложившиеся в рамках силовых структур, именно в его ходе начали создавать собственную финансово-экономическую базу, не зависящую от милости сторонних фигур. Они сделали решающий шаг не просто к коммерческой, но и к политической самостоятельности.

По данным некоторых исследований, в целом он был сделан в середине 1998 года.

Поразительное совпадение с моментом назначения Путина директором ФСБ (июль 1998 года) нельзя трактовать вульгарно - мол, пришел Путин, и научил чекистов в массовом порядке «крышевать» бизнес не только для других, но и для себя.

Такой подход ошибочен в силу не только своего циничного упрощенчества, но и противоречия фактам. Прежде всего, массовый контроль за бизнесом в своих интересах, а не в интересах третьих групп примерно в середине 1998 года начали, как можно понять, устанавливать представители далеко не только ФСБ, но и других силовых структур, которыми Путин не руководил. Причем в этих структурах при данном переходе даже не происходило смены руководства, что подчеркивает органический характер их трансформации.

Не стоит забывать и того, что приход Путина в ФСБ сопровождался, как можно судить, перетряской всей системы управления, заслоненной от общества дефолтом. Усилия нового директора ФСБ были, по-видимому, направлены на реструктуризацию доставшейся ему грозной службы, в том числе ради укрепления собственной власти и авторитета. Вопросы же характера взаимодействия тех или иных внутренних группировок с бизнесом если и рассматривались им, то оставались в лучшем случае на периферии сознания.

Таким образом, Путин, скорее всего, не был дирижером пробуждения группового самосознания силовиков и их превращения из слуг коммерческой олигархии в самостоятельного субъекта политики. Вместе с тем он, как это видится сегодня, в силу момента назначения и особенностей личности стал, вероятно, - так как информации об этом по понятным причинам нет и в ближайшее время, скорее всего, не будет, - не только наиболее высокопоставленным, но и наиболее эффективным выразителем этой тенденции.

Говоря коротко, не он ее создал, но, по-видимому, он ее «оседлал» и возглавил.

Это произошло вовремя, ибо катастрофа дефолта (носившая не только экономический и политический, но и мировоззренческий характер, развенчав либеральный фундаментализм в глазах прежде всего его последователей) изменила характер формирования крупных и крупнейших капиталов.

Созданная либеральными реформаторами и действовавшая почти все 90-х годы модель обогащения сводилась (за исключением ряда изощренных находок, еще ожидающих своих следователей) к разграблению государства. Когда после проведения залоговых аукционов наиболее «сладкие» (в тогдашнем восприятии) куски собственности были оторваны от государства, пришло время прямого изъятия денег. Механизмы его были разнообразны; достаточно вспомнить «коммерческое кредитование бюджетополучателей», обходившиеся последним иногда в 30% бюджетных средств, а также введение «параллельных денег» в виде казначейских обязательств и налоговых освобождений. Это привело к тому, что с известной долей упрощения можно охарактеризовать словами «бюджет государства был украден почти весь».

Не платить военным и пенсионерам было политически несложно, но отсутствие денег для уплаты внешним кредиторам, особенно в ситуации внешнего по сути дела управления российской экономической политикой, создало проблемы.

В результате был объявлен дефолт, который в силу выдающихся по качеству и добросовестности действий органов государственного «управления» перерос в катастрофическую девальвацию рубля и дезорганизацию сначала денежного обращения, а затем и всей экономики.

И, когда страна ценой титанических усилий и страшных жертв отползла от края пропасти, в которую ее едва не затянули либеральные фундаменталисты и коммерческие олигархи, она столкнулась с кардинальной сменой экономической ситуации.

Позитивный эффект девальвации и, главное, оздоровляющая политика нового, добросовестного руководства правительства и Банка России (в первую очередь Примакова, Геращенко, Маслюкова, Задорнова и Парамоновой) начали восстановление экономики. Кардинально изменился характер создания крупных капиталов: воровать у государства в привычных масштабах было уже нечего, а девальвация и ряд шагов правительства создали благоприятные условия для восстановления производств. Волна импортозамещения превратила российские заводы, только что дышавшие на ладан (стоит вспомнить о тяжелом финансовом положении, например, «Балтики»), в центры генерирования прибыли.

Впервые за время с начала либеральных преобразований вновь стало выгодно производить, и экономическая активность переместилась в регионы.

Главным способом зарабатывания больших денег стало уже не ограбление государства и функционирующих предприятий, но установление контроля за последними с расширением их производства. Крупный бизнес рванулся в регионы, создав ряд нынешних крупнейших корпораций России.

Понятно, что в условиях схватки всех со всеми за активы о законности совершаемых действий если и думали, то далеко не в первую очередь. А юридическое оформление приобретений было, в отличие от предыдущего этапа, исключительно важно, так как производство, в отличие от спекулятивных операций, долгосрочно и потому требует хотя бы формальной юридической защищенности. Поэтому роль государства на новом, производительном этапе была значительно более высокой, чем на спекулятивном этапе либеральных реформ: захват собственности должен был быть признан государством.

Новая форма ведения бизнеса качественно повысила роль силовых структур. Захват и перехват производящих активов шел при помощи не только прямого насилия, но прежде всего с использованием государственных инструментов воздействия, включая возбуждение уголовных дел. Это превращало силовиков в критически важных участников процесса, без которых он был невозможен.

С другой стороны, именно они обладали наибольшей возможностью узаконивания приобретений, сделанных представителями коммерческой олигархии в это бурное время самыми разными методами, вплоть до давления на по-прежнему бесправные суды.

Активизация передела собственности открыла широкие возможности перед представителями не только коммерческой олигархии, но и нарождавшейся в недрах силовых структур качественно нового социального явления, - олигархии силовой.

В результате роль силовых структур в экономике резко выросла, и представители сформировавшихся в их рамках групп, осознавших свои интересы, стали задумываться о конвертации возросших возможностей во власть, по-прежнему являющуюся в нашей стране источником и единственной гарантией собственности.

Путина выдвинули в президенты не представители этих групп: они были еще слабы и раздроблены. Но он стал выразителем этого процесса и, нуждаясь в социальной и административной базе для освобождения от контроля «семьи» и коммерческой олигархии, возглавил и катализировал процесс формирования силовой олигархии и роста ее группового самосознания.

Процесс этот, как и в целом изменения социальной структуры нашего общества последней четверти века, шел с исключительной по историческим меркам быстротой. Уже в 2001 году руководитель одного из региональных УВД публично сформулировал задачу своих подчиненных: «Мы должны победить организованную преступность, чтобы взять на себя выполнение ее функций».

МВД никогда не было носителем передовой для силовых структур идеологии; как можно понять, она стихийно рождалась в ФСБ и затем растекалась по остальным ведомствам, лишь частично, с большими искажениями и запозданием транслируясь СМИ. Поэтому высказывание руководителя региональной милиции - признак не только полного созревания к тому времени данной идеи, но и том, что она была выработана задолго до ее случайного оглашения.

О восстановлении законности по-прежнему произносились лишь дежурные заклинания; речь шла о перехвате действительно общественно значимых функций регулирования хозяйственного оборота, на низовом уровне в то время выполнявшихся оргпреступностью.

Это одна из важнейших функций государства. Оргпреступность не смогла стать им не потому, что не могла осознать и поставить перед собой подобную задачу - существовали же государства пиратов. Проблема была в образе действия: оргпреступность выполняла функции государства по регулированию общественной жизни не в интересах самого регулируемого общества или каких-то его значимых элементов, но лишь в собственных целях, понимаемых к тому же весьма узко.

Силовые олигархи вырвали эту функцию из рук преступных сообществ, - но также в эгоистических групповых, а не общественных целях, победив их не для нормализации жизни общества, но лишь чтобы самим занять место оргпреступности и, по сути, стать ею.

Надо отдать им должное: это, как можно понять, удалось.

До завоевания силовой олигархией политической власти расширение контроля ее представителей за бизнесом касалось лишь компаний максимум третьего-четвертого эшелона и шло «в тени» основного процесса - реструктуризации коммерческой олигархии. Ее представители, не переориентировавшиеся вовремя со спекулятивной модели развития на требования производящей экономики, вытеснялись «молодыми волками».

Однако после концентрации силовой олигархией политической власти и одержания при помощи формирования «вертикали власти» (в ходе создания федеральных округов) победы над губернаторами, бывшими общими противниками коммерческой и силовой олигархий, возник классический вопрос о власти.

Коммерческая олигархия, привыкшая рассматривать силовиков как обслуживающий персонал, не успела осознать их укрепления. Но причина ее поражения заключалась не в этом, а в ее удаленности от рычагов госуправления и, главное, легитимизированного насилия, монополия на которое принадлежала силовой олигархии. Сыграла свою роль и раздробленность: привыкнув жестко конкурировать друг с другом за собственность и доступ к власти, коммерческие олигархи помогали силовым «мочить» своих конкурентов даже тогда, когда уже решался вопрос о политическом господстве.

Грубо говоря, групповое сознание коммерческой олигархии было разрушено в ходе дефолта и последующего «броска в регионы», - как раз когда окончательно оформилось групповое сознание противостоящих им силовых олигархов.

В результате, сконцентрировав политическую власть, силовые олигархи быстро взяли под контроль и коммерческую олигархию эпохи Ельцина, превратив ее членов в простые вывески на компаниях.

Зафиксировало «новый порядок» дело «ЮКОСа», показавшее, что неподчинение аппетитам силовой олигархии (не говоря уже о попытках ограничить ее коррумпированность и участвовать в политике без ее разрешение) будет беспощадно караться.

Установление контроля силовой олигархии за ключевой частью экономики сделало неизбежным новый передел, связанный уже с конкуренцией групп внутри нее самой. Ведь коррупционные аппетиты могут только расти, а возможности экономики удовлетворять их сокращаются - прежде всего в силу общей деградации хозяйства, подавляемого коррупционным давлением даже в условиях высоких мировых цен на нефть.

*        *        *

В завершение следует зафиксировать общность представителей силовой и коммерческой олигархии: и те, и другие являются олигархами, то есть бизнесменами, использующими контроль за государством или его частью как инструмент получения критически значимой прибыли.

Если коммерческие олигархи контролировали государственный аппарат «снаружи», ориентируясь на гражданские ведомства (управляющие наиболее значимыми для этих олигархов ресурсами - имуществом и деньгами), то силовые олигархи контролируют государство «изнутри», занимая государственные посты. При этом они нацелены не на гражданские, а на силовые ведомства, так как именно они распоряжаются ресурсом, наиболее важным для этого сорта олигархов, - правом на насилие от имени государства.

При этом силовые олигархи все равно остаются олигархами, то есть действуют в интересах не общественного блага, пусть даже и понимаемого превратно, но собственного, как материального, так и символического потребления.

Для них характерен высокий уровень насилия (как основного образа их действия) в сочетании с низким порогом его мотивации; в ряде случаев они демонстрируют классическое «немотивированное насилие», характерное в том числе для деклассированных обитателей трущоб современных США.

Страх перед силовой олигархией разрушает общество, экономику и саму государственность не меньше, чем воровство коммерческой олигархии, - особенно с учетом того, что ее представители не брезгуют и прямым воровством.

Эффективность же госуправления при их доминировании так же, как при доминировании коммерческой олигархии и точно по тем же причинам остается не более чем дешевой пропагандистской речевкой.