Как выжить во враждебном окружении? Как разобраться, кто говорит правду, а кто лжёт? Как узнать, где враги, где опасность, а где спасение? Здесь ни вера, ни верование, ни доверие не помогут. Здесь нужны знания и понимание...

Олег Верещагин

Я буду жить, сволочи!

Советы родителям и детям — как выжить в окружающем мире и победить его…

Я люблю снова и снова вспоминать и цитировать эти слова — ниже...

«…Бессилие целых народов, поражённых духовной чумой, навлекает полчища хищников, сбивающихся для кровавого пира в громадные стаи, как сбиваются для охоты оставленные без человеческого присмотра одичалые собаки... К несчастью, у большинства людей короткая память... И началу военных бед нередко предшествовали десятилетия, а то и столетия внешнего покоя, когда люди уверяются в неизменности жизни, считая мировые потрясения невозвратно далёкими, и живут уже не для общества, а только для себя, превыше всего ставят удовольствия и личные блага, вернейшим убежищем почитают домашний мирок, позволяя душе зарастать плесенью себялюбия, корысти, презрения или равнодушия... И вождей своих почитают не по действительным их заслугам и самоотречению в государственном труде, а по титулам и количеству золотой мишуры...

И невдомёк было... что... армии, как и государства, отданы в руки людей, ни на что не способных или прямых врагов. Эти хитрые пришельцы... втирались во все области государственной жизни, продвигая наверх своих, а не удавалось — толкали бездарнейших чиновников и военачальников... Для оболванивания народа устраивались пышные торжества и празднества по всякому поводу и без повода за счёт государственной казны. Молодёжь развращали соблазнами «красивой» и лёгкой жизни, даже вводили в моду женоподобные наряды для мужчин, чтобы их не влекло к мечу и боевому коню. Певцов и сказителей, воспевающих народных героев, сменили услужливые барды, поющие о любовных страстишках, прелестях наложниц, альковном сумраке да чаше с вином.

В те дни в зрелищных балаганах и прямо на открытых площадях нагло бесстыдствовали полуобнажённые красотки, привлекая толпы зевак; героя повсюду заменил дураковатый клоун, пошляк или проходимец, умеющий устраивать любовные делишки, набивать кошель, пить вино и драться в корчме, но не на поле боя, где враг — настоящий. Наглая, изворотливая бездарность царствовала во всей жизни... Одни рабы да бесправные бедняки трудились на полях и в ремесленных домах... ибо труд, вскармливающий силы народа, считался уже недостойным свободных граждан... Пока окружённые толпами подхалимов государи наслаждались славословием в свою честь, вся власть уходила в руки жуликов, и корпорации государственных воров набирали невероятную силу...

Чтобы государство погибло, достаточно сделать презираемым труд пахаря, кузнеца и воина, а сделано было куда большее. Если же кто-то пытался поднимать голос против всеобщей бездуховности, против продажности чиновников, пошлых и убаюкивающих народ песнопений, против сплочённого общества тайных и явных изменников, против начальствующих лодырей и дураков, его или тихо устраняли, или яростным хором обвиняли в очернительстве, ортодоксальности, опасной агрессивности, даже в бунте и подрыве устоев! Печальнее всего, что и духовные столпы государств оказались заражены общей чумой. Вместо того, чтобы изживать чумных крыс, они, в лучшем случае, припугивали народ божьим гневом…»

В. Возовиков. «Эхо Непрядвы».

Весной 1988 года я ещё не читал этих строк, хотя они уже были написаны.

Не помню, что я читал. Что-то читал наверняка — я глотал книги, как леденцы. Подкатывали переводные экзамены, но я к ним не готовился, по привычке считая, что «пронесёт и так» (и ведь проносило!). О чём я мечтал? Чего хотел? Тоже не помню. Может быть, потому что мечты были органичной частью моей жизни, я не отделял их от реальности. Кем я хотел стать? Конечно же, военным. Военными мечтали стать многие. Не скажу о других, но я не собирался «делать карьеру», я вообще не знал такого слова. Я собирался служить Отечеству, Родине, которую любил нежно и преданно, неосознанной любовью, не нуждавшейся в словах и объяснениях. Честное слово, я не смог бы объяснить, что такое «любовь к Родине», спроси меня кто-то об этом. Я просто любил её и не мог представить чего-то иного. В пионерах я был совершенно индифферентен к целям и задачам этой организации — и, хотя и не прятал галстук в карман за пределами школы, но и не видел в нём ничего «символического». Комсомольцем становиться отказался, потому что к тому времени уже открыто сочувствовал «белым» и не раз говорил об этом на уроках истории. Но все эти перипетии не имели никакого отношения к Родине.

Родина была всегда. Родины не могло не быть...

В ту майскую ночь я сидел перед телевизором в спящем доме и смотрел «Взгляд». Мне нравилась эта передача, потому что там то и дело крутили записи групп, которые я любил (и люблю сейчас) — «Наутилус», «Бригада С», «ДДТ», «Кино». Но эта передача была совсем иной. Я смотрел на экран и не мог поверить своим ушам. На экране тараканье шевелил усами и победно блестел глазками Влад Листьев. Гневно и иронично тряс щёчками Тёма Боровик. Второй рассказывал восторженно о днях, проведённых в американской армии. Первый выбрасывал на стол детские книжки — те, на которых воспитывался я. Кривился, шумел о «тоталитаризме», «милитаризме», призывал «спасти детские души» клеймил позором «захватническую войну в Афгане», плакался над «искалеченными судьбами», иронизировал по поводу «армейских порядочков»...

Этот шабаш продолжался два часа. И миллионы моих ровесников по всему СССР сидели перед телевизорами, ожидая вкраплённых в этот словесный понос модных песен — и невольно впитывая отраву, изливавшуюся с экрана. И тогда в мою душу впервые закралось страшное подозрение...

С тех пор я часто думаю: почему пятнадцатилетний мальчик сумел увидеть то, чего не увидели и не поняли миллионы взрослых? Какими такими клеточками, нервами, чувствами ощутил он опасность происходящего? Почему он — глупый неопытный щенок! — понимал: нельзя хаять свою страну и свою историю — а взрослые не понимали? Или... или всё понимали и делали это нарочно? Не спешите меня упрекать в неуважении к мёртвым (а оба автора той передачи мертвы). Не спешите говорить, что «о мёртвых или хорошо — или никак». Сами эти люди не очень-то задумывались об уважении к мёртвым, на чьи могилы они гадили. Гадили, ведая, что творят! На истоптанном, изгаженном, заплёванном месте никогда не вырастет ни веры, ни чести, ни любви к Родине...

Через два года я поступил в воронежский университет. И сбежал из него — в армию, в погранвойска, не выдержав того потока помоев, который изливался на лекциях и со страниц учебной литературы на то, к чему я привык относиться трепетно и бережно — историю Отечества.

Именно в армии и настигло меня окончательное понимание. Нет, не потому, что рухнул СССР (я, как ни странно, не воспринял тогда всей трагичности события). Не потому, что русские солдаты и офицеры охраняли чужую границу, и жизнь походила на засохший резиновый клей из-за бессмысленности происходящего. Просто именно в армии я прочёл две газетных статьи, подвёдшие черту подо всеми моими размышлениями.

Я не устаю вспоминать, как меня ужаснуло прочитанное письмо девочки, обратившейся в молодёжный раздел с вопросом, можно ли ей продать медали деда? И ответ какой-то стервочки-журналистки: да за милую душу, только не продешеви и не забудь написать, поделиться опытом, сколько взяла и на что потратила. Читательницы-ровесницы ждут.

Говорят, в таком случае неплохо помогает розга. Когда порют и приговаривают: «Будь человеком! Будь человеком!! Будь человеком!!!» Когда делают больно тебе лично — это хорошо запоминается. Только пороть надо было журналистку. Чтобы ощутила хоть каплю боли, стоящей за медалями, которые она так лихо посоветовала сбыть с рук... Но пороть было некому.

А через месяц во второй статье я прочёл: мальчишка, присутствовавший при разговоре взрослых, сокрушавшихся о потере Крым, вмешался в разговор со словами: «А чё нам Крым?! В Ниццу будем ездить!» «Они уже раскрепощены, — восторгался журналист, — а их дети будут свободны окончательно!»...

Где та девочка? Где тот мальчик? Живы ли они? Есть ли у них дети? Видели ли они Ниццу? Не знаю. Едва ли. Знаю другое. Я вернулся из армии с ощущением совершившегося вокруг непредставимого, чудовищного предательства. И понял, что не смогу жить «просто так». Что я должен — понимаете, должен! — попытаться что-то исправить...

И я стал исправлять...